В одном из выпусков «Открытой студии» вы постулировали, что такой вещи как справедливость не существует. Роль «адвоката дьявола» была выбрана для передачи или это ваше искреннее убеждение?

- Вы филолог, наверное?

Ну не то чтобы совсем.

- Тем не менее я думаю, что вы по убеждению филолог, то есть человек, который убежден, что творог добывают из вареников. (Улыбается.) Нет, это, конечно, не для передачи. Некая справедливость — это один из вариантов социальных игр, но в биологии, в природе у животного под названием homo никаких данных для наличия этого чувства или качества не существует.

Когда говорят, что мы произошли от обезьяны, это не совсем точно. Это не предок, а страница биографии. Нашими предками на протяжении 450-500 млн лет было огромное количество живых существ, которые передавали друг другу основные качества. В основном те, которые были востребованы, то есть жестокость.

Если бы у одного из этих существ возникло представление о милосердии, о справедливости, оно было бы немедленно скинуто со сцены эволюционного театра. А мы, прежде всего — наша нервная система и мозг — наследники цепочки в 500 млн лет. Откуда и каким путем к нам могла бы попасть так называемая справедливость? Это достаточно нестойкая социальная игра. Сродни договоренности о невозможности есть людей. Однако мы видим какую-нибудь блокаду или стихийное бедствие, когда людям нечего есть, и они благополучно перешагивают через все табу.

В Америке был эксперимент с обезьянами-капуцинами, которых заставляли делать какое-то несложное действие за вознаграждение. Когда одной из обезьян вознаграждение увеличивали, а второй нет, больше чем в 70% случаев вторая прекращала участвовать в эксперименте. Это не представление о справедливости?

Это некорректный разговор. Надо знать, кто проводил эксперимент, как его проводили. Вообще мы видим, что вся цивилизация homo построена на внутривидовых убийствах. Мы не знаем больше ни одного вида животных, которые были бы так безжалостны друг к другу. Поэтому возможно, что где-то в животном мире существует что-то, что мы можем трактовать со своих сегодняшних культурологических позиций как справедливость. Но приматы отличаются от нас достаточно сильно. Мы разветвились с ними 7-8 млн лет назад. Мы так успешны именно в силу того, что мы так агрессивны, в силу того, что мы так безжалостны, в силу того, что мы так похотливы, а также умеем мгновенно забывать все правила культурологических и социальных игр. Поэтому прямая аналогия с обезьянами невозможна.

А в обиходе вы часто употребляете слово «справедливость»?

- Конечно. Но я этим обозначаю только проблему несоблюдения одного из правил одной из игр.

Вы вмешиваетесь, если вам что-то кажется несправедливым?

- Стараюсь не вмешиваться, потому что я уже не молод и… Хотя, вы знаете, как всегда вопрос цены.

А что вы думаете про целесообразность всеобщего избирательного права?

- Ничего нового не скажу, потому что не силен в политике. Но здесь я все-таки двину вам известный лозунг, что это омерзительно, но ничего лучше не придумано. Понятно, что это крайне несовершенный механизм, но у нас предельно узкий спектр альтернатив: диктатура, наследственная монархия или анархия с гармониками и матросами на крышах вагонов.

Можно не так радикально — например, избирательный ценз: образовательный или налоговый.

- Вот понимаете, вы задаете мне вопрос, на который я отвечать не могу по той простой причине, что меня это никогда не интересовало. Меня очень мало интересует социальное устройство homo, потому что когда мы говорим об истории, то история — это 500 или 550 млн лет, а все эти ваши александры невские, ричарды третьи и никиты хрущевы — это history. То есть полная фигня. Мы живем во время колоссальной переоценки фактора цивилизации, фактора так называемого историзма, фактора так называемой культуры. К этому в принципе можно относиться серьезно, но качественные, большие познания в физиологии заставляют смотреть на вещи по-другому, многое становится трудно воспринимать всерьез.

Почему вы тогда придаете такое серьезное значение взаимодействию общества и церкви?

- А кто вам сказал, что я придаю? У меня может быть спорт. Мой вид спорта — это попы.

С каких пор?

- С тех пор, как меня об этом попросили; когда возникла необходимость сопротивляться растущей наглости попов и хотя бы обозначить какой-то ответ просто потому, что они затрудняют жизнь. Меня не очень интересует интеллектуальное будущее России, я в него не верю. Но в данном случае помимо спорта я рассматриваю свою деятельность в соответствии с одной из статей Уголовного кодекса — «Оставление в опасности».

При этом я понимаю, что человечество в силу ряда своих особенностей инфицировано религией. Я знаю, что стоит избавить человека от православия головного мозга, и он кидается в открывание третьего глаза, ясновидение, целование лифчика Блаватской. То есть ищет для себя какие-то пути выхода той религиозности, которая присуща людям.

Выбор очень невелик: либо человек знает и понимает теорию эволюции, либо он верующий. А уж во что именно верующий: в волшебные свойства шестнадцатой тыквы слева, в способность офисной мебели совокупляться по ночам, в Иисуса Христа, в реальность Карлсона — это совершенно не важно.

Отчего, по-вашему, люди так падки на религию?

- Предположим, что рядом с нами сидит китаец четырнадцатого века. Что он думает, глядя на зажигалку? Китаец думает, что там заключен дракон. Мы нажимаем на какой-то клапан, дракону прищемляется хвост, и он от боли изрыгает огонь. Алеут или житель Полинезии, наверняка, думает, что здесь заключен дух предков, который в сочетании со скверной сегодняшнего дня воспламеняется. А мы с вами знаем, что эта штука отлита из пластмассы в Китае, газ под давлением, зубчатое колесико… То есть мы знаем конструкцию, нам не нужны дикие объяснения. Знание того, что в образование мира и в филогенез никогда не вмешивались никакие посторонние силы, избавляет нас от религиозности. Но 99% людей считают знания естественнонаучного порядка либо излишними, либо слишком обременительными, либо слишком сложными. А вера — это всего-навсего отсутствие знания. Дело в серости.

Homo предлагается хорошо театрализованное примитивное объяснение. Ведь когда вы слушаете какого-нибудь архиерея, вы в первую очередь слушаете не человека, не голос, вы в основном слушаете четыре с половиной квадратных метра парчи, большое количество бижутерии, вы слушаете лиловый бархат и черное сукно. А вы этого дядьку архимандрита побрейте, постригите, оденьте в майку, посадите напротив себя на кухне, поставьте перед ним пустую бутылку из-под кефира, и все, что он говорит, будет казаться бредом сумасшедшего. Такого рода сценизм работает на мало интеллектуализированную публику очень сильно.

Именно серость? А не страх смерти все-таки?

- У атеистов, для которых смерть должна была бы быть чем-то чудовищным, понимание финальности и неизбежности воспитывает гораздо более спокойное отношение к смерти, как ни странно.

А что насчет закона про оскорбление чувств верующих?

- Очень хороший закон. Не надо пугаться, что вся эта церковная ситуация будет разогрета. Чтобы последняя человеческая кожа сползла с морды вурдалака, требуется именно такая температура. Как видите, церковь не смогла долго прикидываться просветленной и братолюбивой. Она вспомнила, что у нее есть более естественная форма существования — полицейско-карательная, и обратилась за помощью к государству.

Церковь доказала, что не может существовать без поддержки репрессивным аппаратом. Она предлагает нам идеологию, которая не способна ответить на современные вызовы. Она предлагает настолько хрупкую и не выдерживающую никакой критики конструкцию, что оберегать ее можно только при помощи колючей проволоки, дубинок и уголовных статей. Повторяется то, что было до революции семнадцатого года, когда святость Руси обеспечивалась четырнадцатью статьями уголовных уложений. Но разница в том, что теперь все процессы происходят значительно быстрее. И если до революции мы инкубировали в себе общенациональную ненависть в течение двухсот-трехсот лет, то сейчас все это займет месяцы, в крайнем случае — пару лет.

Последствия для церкви будут очень печальными и трагичными. И мне, конечно, очень жалко верующих. Я отношусь к ним с пониманием и сочувствием. Мы можем сколько угодно говорить о кошмарности наркотиков. Мы можем бросать вызов наркотикам. Мы можем презирать наркотики. Мы можем ненавидеть наркотики. Мы можем считать наркотики олицетворением зла. Но как только речь заходит об онкологических больных, слово «наркотик» приобретает другой оттенок. И мы употребляем его с другой интонацией. Есть множество людей, которые по разным причинам не могли получить знания о реальной конструкции этого мира, людей, оставленных один на один с какими-то нерешаемыми проблемами. Конечно, для них вера является необходимым наркотиком, таким же каким она является в хосписе для ракового больного. Такая вера не обсуждается, над этой верой смеяться нельзя. И нельзя ее пытаться удалить, потому что мы ничего не можем предложить взамен.

Но когда РПЦ рухнет, а это произойдет вследствие ее политики неминуемо, под ее обломками, вероятно, будет похоронена и вера тоже. В первую очередь вера тех несчастных, которые ставят знак равенства между верой и РПЦ. Им и сейчас тяжело переживать разврат, жадность и агрессивность иерархов, тупость и безграмотность попов, все эти мерседесы и брегеты. Конечно, они переживают чрезвычайно. Ведь они идентифицируют это не с каким-то Гундяевым, а с верой.

Вы боитесь последствий закона для себя лично?

- Знаете, я вообще ничего не боюсь. По той простой причине, что для меня попы — вещь факультативная. Это не только не главное дело в моей жизни, но даже не второстепенное и не третьестепенное. В данном случае я просто выполняю свой гражданский долг, могу его и не выполнять с таким же успехом. Я убежден, что попытки просвещения — это толчение воды в ступе. Но вместе с тем я не боюсь еще и потому, что владею некоторыми навыками.

Навыками какого рода?

- Навыками идеологических войн. Навыками работы в эфире. Там вот какая-то проблема у Артемия Лебедева. Его попы обвинили в том, что он назвал бога полудурком. Я тоже могу назвать бога полудурком, на меня могут подать в суд, а я скажу, что под богом имел в виду Осириса. Этих богов, слава богу, как собак нерезаных. Этот закон все равно оставит возможность для интеллектуального человека критиковать религию.

В случае, если суд будет вменяемым.

- А если суд будет невменяемым, то нимб мученика атеизма не такой тяжелый и не такой травматический. Я отдаю себе отчет в своем сегодняшнем и былом калибре. Я же не девочка, которая приходит потанцевать в какой-то ХХС. Я несколько другой случай. (Улыбается.)

Если бы я гонялся за дивидендами, то на следующий день после принятия закона я бы сказал, что РПЦ — это сборище жуликов и подонков. Это очень хороший имиджевый вклад и ход. Некоторое время придется помучиться по каким-то застенкам, но дивиденды колоссальны. Но я еще подумаю, надо мне это или не надо, потому что, как я уже сказал, попы для меня — это спорт.

Суркова назначили ответственным за связи общества с церковью. А где эта связь-то?

- Я думаю, что вы демонизируете и Суркова, и Кремль, и связь. Вы полагаете, что в основе этих процессов лежит что-то логичное и нормальное. Это не так. Это вообще не так. Слава — тончайший человек и совершенно безупречный интеллектуал. Он не атеист. Но у него нет той тяжелой формы заидеологизированности, которая есть у многих других. Да и вообще не будем же мы смешить друг друга рассказами про религиозность чиновников. Понятно, что если завтра Путин примет буддизм, то они всеми этими иконками набьют мусорные корзины в своих роскошных кабинетах, нарисуют себе алое пятно между бровями и будут петь «Ом мани падме хум».

Конфликт общества и церкви неизбежен. Какая бы это церковь ни была. Под «какая бы ни была» я подразумеваю, что она не может быть иной как той, в которую она исторически выродилась. Она всегда будет лезть во все, не имея для этого никаких оснований. Это организация очень глупая. Никаких особых секретных знаний о мире у нее нет. Она садилась в лужу с потрясающей регулярностью во всех вопросах, начиная с вопросов формы Земли, гелио- или геоцентризма, изобретения электричества или рентгена, останков кембрийской или каменноугольной фауны и флоры. Церковь все время демонстрировала, что тот бог, который ее вдохновляет, ей ничего про эту жизнь не рассказал.

Церковь будет лезть в аборты. Хотя интересоваться мнением попа об абортах — это все равно что интересоваться мнением водопроводчика на ту же самую тему. Ну откуда он чего может знать? Единственный, кто может что-то вразумительное сказать, — эмбриолог. Даже не врач, который может только в конкретном случае сказать, можно ли или нужно ли делать аборт. Ведь медицина — это не наука, а скорее «продюсер» науки. Она заказывает исследования и пользуется результатами.

Так вот эмбриология давно на этот счет высказалась: хотите делайте, хотите — нет. Это дело женщины и житейских обстоятельств. Попам же непременно нужно высказаться обо всем: по поводу юбок, о том, как нужно рисовать картины, какие фильмы показывать. Они будут лезть, лезть и лезть, а общество будет по ним бить.

У Кремля есть мечта иметь идеологию. Они согласны на любую. По причине того, что в основном в Кремле сидят юристы, экономисты и филологи — люди, имеющие приблизительное представление о жизни на Земле и о причинах ее происхождения, люди, абсолютно не обремененные естественнонаучными знаниями и не имеющие пиетета перед наукой. Они выбирают самую примитивную конструкцию: православие – самодержавие – народность. Все, что противоречит этой конструкции, объявляется русофобским, антинациональным.

При всем моем отрицательном отношении к патриотизму как таковому, патриотизм и даже русский патриотизм не предполагает ни ношение лаптей, ни наличие вшей, ни православности. Как раз дикое русофобство, дикая ненависть к этой стране требует вернуть мировоззрение и поведение этой страны в XIV или XV век. Но никому же ведь не приходит в голову требовать от человека, чтобы он имел представление об электричестве на уровне, скажем, III века. А так называемый бог, если говорить об этом всерьез, — это гипотеза еще более сложная. И иметь об этой гипотезе представление, которое было 1700 лет назад, по меньшей мере, анекдотично. А церковь предлагает именно это.

Действительно, многие ученые были верующими. Но, во-первых, до открытия теории эволюции быть атеистом было так же сложно, как быть электриком до изобретения электричества. Во-вторых, многие ученые, например, Эйнштейн подразумевали под словом «бог» гармоническую непостижимость, то, что науке на данный момент еще не понятно. Церковь же хочет, чтобы бог был таким, каким его ей передали персонажи древнееврейского фольклора.

А если все-таки вернуться к роли Суркова? Закон об оскорблении чувств верующих установлению связи между обществом и церковью не способствует.

- В долгосрочной перспективе он способствует очень. Он поможет прорвать религиозный нарыв, который сейчас набухает на теле России и уже трясется, переполненный гноем и старой кровью.

То есть…

- (Перебивает.) Нет, я не верю, что Кремль и даже Слава способен на такие многоходовки. Я думаю, что им просто кто-то внушил, что 80% населения — православные и есть несколько отщепенцев-интеллектуалов, которые священные идеалы этих православных попирают ногами. Естественно, для них больший интерес представляют эти 80%. Они делают нехитрую математическую операцию, не понимая, что реальных революционеров в 1917 году было совсем не много. Революцию писали Писарев, Белинский, Сеченов, Павлов, люди, которые меняли мировоззрение. Я что-то не помню, чтобы писаревых было сто тысяч. Но именно благодаря ему мы получили толпы студентов, которые, выходя из церкви, в которой их заставляли присутствовать на литургии и причащаться, демонстративно схаркивали причастие и растирали его ногой. Недооценивать интеллектуалов — это типично кремлевская слепота.

Я-то как раз думал, что вас Вячеслав Юрьевич попросил заняться церковью, но вы меня разубедили…

- Я вам не говорил ничего ни за, ни против. Я с церковью веду этот своеобразный диалог давно. Многое могло поменяться. Поймите, каким бы ни был наемник, ему никто не гарантирует неприкосновенность.

Правда?

- А как можно гарантировать наемнику неприкосновенность? Вот ты давай иди в джунгли, мочи дикарей, а мы обещаем, что никто из них тебе в спину отравленной стрелой не выстрелит? Да глупости. Выстрелят. Или мы будем обещать, что ровно четырнадцатого числа за тобой прилетит вертолет? Ну, извини. Может, и не прилетит. Ты достаточно хорошо получаешь за свою работу, чтобы рискнуть. При этом я вам ничего не говорил о том, Сурков это или не Сурков. Но определенные пожелания я всегда учитываю.

Когда Путин и Медведев крестятся в церкви, они лицемерят?

- Я подозреваю, что у Путина православия головного мозга в тяжелой форме нет. У него есть понимание того, что если ты хочешь быть королем папуасов, то надо на голову цеплять много страусиных перьев, надевать ракушки на шею и плясать вокруг костра. Кто-то ему внушил, что в России живет много папуасов, но это не так.

Нельзя недооценивать коллективного Распутина, состоящего из нескольких десятков человек близких к Кремлю, который постоянно обещает чудеса, социальные подвижки и покорность толп. Проблема власти в том, что она серая, а не в том, что она плохая. В России и не должно быть власти лучше, чем Путин. Она просто совершенно не заслуживает этого. Путин в данном случае — идеальный властитель. На его месте любой станет таким же.

Таким же — каким же?

- Таким, каким мы его знаем, таким, каким его не любят. При том, что он в общем неплохой. И очень неглупый, что удивительно. Только совершенно не умеющий управлять. В России это очень тонкая наука, и последних настоящих управленцев мы видим в лице Валентины Ивановны Матвиенко.

Я вообще подозреваю, что Валентина Ивановна — это андроид, изготовленный в секретных лабораториях ЦК в одном экземпляре, чертежи сожжены. Вот это да. Это боевой номенклатурный робот, Валентина — идеально грамотный управленец.

Она в курсе?

- Я много лет был ее советником, она мой друг. И про то, что она андроид, я говорил ей в глаза. Она хохотала как сумасшедшая. Я вообще много чего ей говорил прямо.

Вы готовы за деньги отстаивать точку зрения, которую сами не разделяете?

- Я имею возможность выбора. Я достаточно взрослый и независимый человек. Во всех смыслах слова «независимый». Так что по идее могу, но у меня бы не получилось. Например, стать апологетом попов, нося в себе все эти знания, что я ношу, у меня бы не получилось. Если вспомнить меня в мою православную пору, то мы не увидим ни одной вразумительной формулировки. Ничего кроме общих слов, ничего кроме весьма примитивной риторики, которая даже не запоминается. Когда мы видим меня атеистом, мы видим широко цитируемое, афористичное, жесткое и интересное всем мировоззрение, добиться чего  в сегодняшней многомиллионной протестной, хитрой, бузящей, заинтернеченной России непросто. При том, что я совершенно не интернет-человек, у меня даже нет электрического адреса, я сам не могу выходить в интернет.

Почему?

- А я не умею.

Не интересно научиться?

- Да я уже стар!

Бог с вами.

- Я древний старик, мне совершенно поздно этому учиться. Насколько я понимаю, это какие-то забавы молодых.

А как вы информацию получаете?

- Тамару видели? (OFF | THE | RECORD:  Тамара Комиссарова, помощник Невзорова.) Вот, она и рассказывает. Рабинович напел. (Смеется.)

В одном из интервью вы сказали, что «всех предостерегаете от чувств к так называемой родине, с ней могут быть только контрактные отношения, строго контрактные». Это совет гражданам России или любой страны?

- Любой страны абсолютно. Хотя нет, есть страны, которые умеют быть благодарны за те лишения, подвиги и самопожертвования, которые им приносятся. Россия не умеет быть благодарной. Это мы видим в течение столетий: неблагодарность и отсутствие каких бы то ни было обязательств перед своими гражданами. Следовательно, чтобы со своей стороны испытывать к ней какие-то бескорыстные чувства и совершать какие-то бескорыстные действия, надо быть существом патологическим.

К тому же Россия еще и особо беспощадна к тем, кто готов для нее что-то делать. Власти постоянно нужно кого-то сжирать, она питается своими детьми. Именно поэтому идет возгонка примитивного военного патриотизма. Хотя у России при самом сложном к ней отношении есть, чем действительно гордиться. У нее есть тимирязевы, мечниковы, пироговы, сеченовы, циолковские. На протяжении половины XIX века и почти всего XX у нее была охерическая наука. Но чтобы пропагандировать научный патриотизм, от руководителей государства требуются специальные знания. Например, знания, что Иван Павлов не был доминиканским монахом, а Тимирязев не был приговорен гражданами Афин к выпиванию цикуты. Это непосильное для юристов и экономистов углубление в историю науки.

Хотя если бы для научного патриотизма нашлась политическая воля, мы бы, наверное, как-то решили вопрос. Например, разрешили бы руководителям выступать под фонограмму. (Улыбается.) Воспевая военный патриотизм, мы воспеваем дядек в пудреных париках, которые водили толпы крепостных рабов по всей Европе без всякой цели и смысла. В данном случае я имею в виду Суворова. Либо нам предлагают татарского вышибалу Александра Невского. Либо какие-то еще мутные образчики, которые при прикосновении исторического скальпеля предъявляют публике свои весьма неблагородные кишки.

Военный патриотизм является наилучшим рецептом для приготовления пушечного мяса. А научный патриотизм всем хорош, но лишает граждан энтузиазма в вопросе сдачи собственных детей на мясо, то есть в срочную службу. Он прививает ненужные мысли о сорбоннах, о кембриджах, об изучении языков, об электронных микроскопах, он скидывает с идеологического корабля попов.

У вас есть вид на жительство или гражданство другой страны?

- Нет.

Вы рассматриваете возможность при каких-то обстоятельствах уехать?

- Конечно. Может быть ситуация, когда надо будет выбирать: гражданская война или сваливать. Как я неоднократно подчеркивал, судьба России, политика, идеология не являются для меня сколько-нибудь значащими вопросами.

А значащие вопросы — это какие?

- Это другие вопросы. Это неформатно для интервью.

Что-то личное?

- Нет, не личное. Это то, чем я занимаюсь в течение многих лет. Но это является для меня реальным занятием. Если мне придется выбирать между своим занятием и политикой, я, конечно, выберу свое занятие.

Если бы вы были сегодня госслужащим, вы бы воровали?

- Конечно. А зачем туда еще идти?

Есть варианты, наверное.

- Ну, мы, конечно, можем друг другу поморочить голову и порассуждать об общественном благе, о народном  счастье. Но это же бред. Люди идут туда с целью материального обогащения, и это, я считаю, хорошо. Потому что когда туда иногда приходят люди для реализации своих идеологических амбиций, это трагично. Это приводит к многомиллионным искам иностранным певицам, сперматозоиды объявляются гражданами России.

Чиновник, который пришел, чтобы воровать, — это нормальный чиновник. Я не допускаю возможности бескорыстного госслужения.

А зарплата?

- Да ну бросьте, не смешите.

Если бы вы судили Березовского и Абрамовича, вы бы кому и что присудили?

- За меня это блестяще сделала судья Глостер. Поскольку и тот, и другой являются моими знакомыми в серьезном смысле этого слова, я был вынужден следить за этим процессом и помогать одной из сторон. Я считаю, что судья Глостер приняла великолепное решение и снабдила его великолепными и очень ясными формулировками. А Борина драма — это Борина драма, и она будет продолжаться, к сожалению.

А в чем драма?

- В том, что он неуч. Неуч в тех играх, в которые играет. Он не прошел номенклатурную школу, которую прошла моя любимая Валентина Ивановна. Он не понимает, как себя надо вести в сложных ситуациях.

Не у кого спросить?

- Он не хочет учиться

То есть под «неучем» вы подразумеваете нежелание учиться?

- Да. И наличие огромного количества понтов. При том, что он очень неплохой дядька.

В людях, которые с вами работают, вы больше цените преданность или профессионализм?

- Черт его знает. По-разному.

Если к вам когда-нибудь придет ваш сын и скажет, что он гей, что вы ему ответите?

- Я ему посоветую покупать качественную тушь для ресниц.

Это вас разочарует?

- Нет, для меня это вообще не вопрос. Некоторое знание мировой истории показывает мне, что эти свойства человека не влияют на качества его личности. Мы видим огромное количество гомосексуалистов в Древней Греции и Риме, которые были великолепными войнами, блистательными ораторами, тонкими дипломатами и вели себя так, как подобает вести себя мужчинам.

Вы собой довольны?

- Нет, конечно. Я безобразно мало знаю, я недостаточно много сил вкладываю в ту работу, в которую должен вкладывать, я недостаточно циничен, я недостаточно беспринципен, я позволяю себе увлекаться какими-то глупостями типа интеллектуального будущего России, хотя оно должно было бы быть мне абсолютно по барабану.

Есть люди, которых вы ненавидите?

- Нет. Я никогда ни в ком не разочаровываюсь, потому что никем не очаровываюсь. Я хорошо знаю, что такое человек и антропологически, и нейрофизиологически, и не обольщаюсь.

То есть вы можете простить предательство?

- Легко. Но смотря какое предательство. Если это предательство далекоидущее и демонстрирующее определенные качества партнера, то я просто перестану иметь с ним дела, но без всякого конфликта. У меня все очень хорошо с хладнокровием. Даже за последнее время я был предан несколько раз и пережил это легко и цинично. Но общение прекратил.

Вы боитесь бедности?

- Так чтобы прям сидел и трясся, наверное, не боюсь. Но довольно сложно иметь дело с чистой бедностью, когда так много знаешь и так много умеешь. Спектр моих умений и знаний всегда позволит мне что-нибудь да заработать.

Сергей Колесов
источник