О православной недовоцерковлённости
Щипков А. В.
Критика статьи игумена Петра (Мещеринова) «Терстеген и православие: «Зачем нам это нужно?».
Автор — доктор политических наук, профессор философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.
Недавно я стал свидетелем сетевой перебранки, или, как сейчас принято говорить, хайпа. Шум произошел из-за статьи игумена Петра (Мещеринова) «Терстеген и православие: «Зачем нам это нужно?», опубликованной на сайте «Богослов.RU». Статья посвящена протестантскому богослову, мистику и поэту Герхарду Терстегену (1697–1769) и восприятию его творчества в русских церковно-религиозных кругах. Может быть, я бы прошел мимо этого текста, но меня зацепило название. Его сложно назвать нейтральным: автор словно заранее даёт ответ на заданный вопрос, и одновременно сужает рамки этого самого вопроса. Судите сами. Не «Труды Терстегена с точки зрения христианской ортодоксии», не «Точки соприкосновения православной святоотеческой и протестантской мысли», но — ни много ни мало — проблема окончательного выбора: нужно или нет. С готовым ответом. Причем вопрос сформулирован так, будто ему в нашей Церкви сопутствовала долгая полемика.
Я решил разобраться, из-за чего шум. Прочитав материал, понял, что он мне категорически не нравится. Не творчество Герхарда Терстегена не нравится (оно само по себе интересно), а именно статья Петра Мещеринова. И вот почему.
Мыслящему и критичному православному человеку интересны самые разные богословские направления. Чем больше он о них знает, тем лучше владеет своим собственным. Здесь как с иностранными языками: каждый следующий изучать проще предыдущего, а зная другие, глубже понимаешь родной язык.
Но проблема в том, что Пётр Мещеринов предлагает нам обратиться к творчеству Терстегена с неверной, на мой взгляд, установкой. Этот подход — не «от избытка», а «от недостатка». Не от полноты собственной богословской традиции, которая может осмыслить и найти внутренний ответ на мысли Терстегена. Наоборот — исходной мотивацией для Мещеринова является некое «собственное несовершенство» современного русского православия, от которого он ищет в Терстегене что-то вроде лекарства. Этого ни принять, ни понять не могу.
Одно дело сравнительный подход. Совсем иное — конструирование из элементов разных традиций (словно бы можно так просто брать и выдергивать из них отдельные содержания) некоего совершенного варианта религиозности. Эдакого «золотого стандарта» религиозности.
Так не бывает. Традиции — не детский конструктор пазлов. Это совокупный опыт многих людей. Здесь важно не «качество» отдельных тезисов и положений, а причастность к ним многих и многих. Причастность, которую мы проживаем, причастность, которую мы переживаем. Истина — в причастности к кому-то (мы знаем к Кому), а не в знании «чего-то». В современной философии и теологии существует странное на первый взгляд понятие — «хорошее знание». Качество знания (если только речь идет не об абсолютных евангельских истинах) зависит от полноты и внутренней непротиворечивости этого самого знания.
Если с этим у нас проблемы, как считает Пётр Мещеринов, они должны быть исправлены за счет внутренних ресурсов. Говорить о каких-то лакунах, о какой-то «непроработанности» можно и нужно — но на языке ортодоксии. Завершённая система теологического знания есть необходимое условие понимания всего того, что к ней не относится. А не наоборот. В противном случае и Герхард Терстеген, и любой другой протестантский или католический богослов просто не будет нами по-настоящему понят и прочитан. Это ведь не материал для богословских заплаток. Мы достаточно хорошо владеем собственным «контекстом», в который Терстегена можно уложить и рассмотреть, разложив отдельные положения его богословия по полочкам. И так же поступить с Филиппом Меланхтоном, Карлом Бартом, Паулем Тиллихом, Дитрихом Бонхёффером, да мало ли с кем ещё. Конечно, изучать протестантскую традицию можно и нужно. Но с собственных позиций — классифицируя её составные части, отыскивая то, что тем или иным боком близко к ортодоксии. То есть переводя протестантов на собственный язык, перетолковывая их на собственном языке, а не принимая как есть в «сущем сане». Нам надо иметь собственные комментарии к ним, но не использовать их тексты как комментарий к нам самим. Понимание — это перевод на язык собственной традиции, а не механический «синтез».
Конечно, существует и проблема языка. Богословский язык, которым пользуется автор «Терстегена и православия», для меня чересчур вязкий, избыточный, тяжелый. Я предпочитаю язык более чёткий и ясный. Как мы пишем, так мы и поступаем.
Стоит учитывать и тот факт, что протестантское богословие крайне пёстрое и противоречивое. В нём много весьма экстравагантных явлений. Всю эту панораму стоит воспринимать как целое, не выдёргивая из неё отдельные элементы, которые друг на друга совсем не похожи, но понимая, «что, откуда и почему».
И вот с точки зрения этой перспективы мне не нравится менторский, снисходительный, почти хамоватый тон Петра Мещеринова. Меня совсем не устраивают высказывания вроде «современное православное душепопечение не предлагает им никакой иной "методологии" дальнейшей жизни во Христе», мне непонятны фразы о «расцерковлении», «исчерпании церковности», «недоработанности» отношения к молитве.
Особая проблема — это широчайшие критические обобщения общецерковного размаха. Пётр Мещеринов говорит о недостатках «современного православного душепопечения», вообще о «пастырских и богословско-педагогических лакунах сегодняшнего православия», которые, по его мнению, «позволяет высветить» именно книга Терстегена. А ведь игумен Пётр просто физически лично не может знать и одного процента членов Церкви. У кого-то, может, и есть та или иная проблема, а у кого-то её точно нет. Нельзя говорить за всех. Ощущение такое, что автор назойливо подталкивает всех к какому-то коллективному покаянию за коллективный грех.
По мне так это не что иное, как извод хорошо известного нам принципа «коллективной вины», который нередко навязывается при разговоре об истории ХХ века (см. Седакову, Зубова, Кочеткова и др.). Только если в секулярном контексте речь идет о какой-то русской социальной «недостаточности», то в данном случае — как бы о некой православной недовоцерковлённости по сравнению с другими христианскими конфессиями. Всё это, конечно, выглядит грустно и нелепо. При такой позиции нормальный диалог становится трудноразрешимой проблемой.
Пётр Мещеринов мог бы сказать: есть в Церкви такая тенденция, а ещё такая и такая, я являюсь сторонником вот этой потому-то и потому-то. Но он говорит иначе. Свою точку зрения он считает как бы универсальной и общеобязательной «по умолчанию». Но мне вот, например, вообще непонятно разделение христианской жизни на «внутреннюю» и «внешнюю». Я тоже не большой сторонник обрядоверия, но невысоко ставлю и разного рода «пиетизм», отдающий эзотерикой, когда люди носятся со своими внутренними религиозными состояниями как с писаной торбой. Мало ли что они себе насочиняют? Это хорошо для лирической поэзии, но причем здесь теология? «Подражание Христу» — это прежде всего твоя личная жертва, это всегда выбор поступка. При том, что вся жизнь христианина литургична. Свою христианскую жизнь я пытаюсь связать с принципом «что не исполнено, то не понято». Впрочем, я этот подход отнюдь не считаю верным для всех и, так сказать, общеобязательным. У разных людей разные пути.
Вот, пожалуй, и всё, что я хотел бы сказать по поводу статьи игумена Петра (Мещеринова) «Терстеген и православие: «Зачем нам это нужно?».
