8. Чувство никчемности
Личность, которую нам больше всего хочется любить, - это мы сами; но когда мы
пытаемся обратить на себя любовь, - может быть, при
помощи какой-то медитации, в которой культивируем это качество, или же в ходе нашей повседневности - мы
обнаруживаем, что иногда не считаем себя заслуживающими любви. Мы видим, как возникающее сомнение в себе препятствует этой любви; это - некая помеха,
которая, как становится понятно, присутствует в известной мере почти постоянно.
Все это - чувство никчемности, которое мы носим за собой, как облако. Оно нас
слепит, и мы не видим своей красоты. Я вижу, как для некоторых, прекраснейших
созданий, которых я знаю, их чувство своей никчемности оказывается самым жгучим пламенем, с которым им приходится работать.Откуда же берется это чувство никчемности? Дело, кажется, обстоит так: нам велят
не доверять своему естественному бытию, учат такому недоверию; мы им
обусловлены. Это результат того, что мы отворачиваемся от самих себя, что мы
научились не доверять самим себе. Вот простенький пример. В раннем детстве,
неуверенно шагая по полу, мы можем почувствовать, что хочется писать - и писаем
прямо на пол. Тут же к нам подходит мама или папа и говорит: "Нет, нет!
Нехорошо, так не делай!" А ведь мы ничего и не делали, мы только пустили
струйку; просто через нас что-то естественно проявилось. Но вот это событие
каким-то образом оказалось "нехорошим"! Оно заставляет нас все чаще сомневаться в своей естественности.Ребенку говорят только, чтобы он не крал и не лгал; но никогда не говорят, как.
Наша естественность обвиняется. Наше недоверие к себе подкреплено чувством, что мы - единственные люди, которым случилось солгать или украсть, что в нас скрыты какие-то глубокие недостатки.И вот большую часть времени внутри нас звучит этот критический, осуждающий
голос, комментирующий то, что мы делаем, и то, как мы это делаем, указывающий
нам, что мы не соответствуем среднему уровню, что мы недостойны любви. Мы как-то приходим к мысли, что любить самих себя - неподобающее дело, что мы недостойны любви к себе, а все потому, что мы утратили эту естественную любовь,
естественное самоуважение.Достаточно упоминания, что именно это чувство никчемности поддерживает "я". Нам не приходится сражаться с "я", сокрушать его. Большая часть того, в чем мы видим мотивацию "я", приходит от чувства никчемности. Когда же чувство никчемности отпадает, опора для "я" значительно уменьшается. "Я" - это не какая-то сущность, выступившая на завоевание мира; большая часть мгновенных вожделений, которые мы называем "я", являет собой механизм восполнения, старающийся опровергнуть никчемность: это не столько старание показаться великим, сколько старание не показаться дураком. Мы полагаем, что, если будем кем-то особенным, это компенсирует нашу неадекватность, покажет, что у нас на самом деле все в порядке.
Когда же мы освобождаемся от этого чувства никчемности, когда мы прощаем себе
даже это, тогда не остается никого, кто пытается что-то доказать. Тогда вся
структура "я" начинает рассыпаться, тогда она раскрывается для большей любви и
примирения с собой. Когда появляется самоосуждение, мы осторожно стараемся
отпустить его. Вполне возможно, что следующей мыслью будет: "О, я не могу
сделать этого, это потворство себе. Я не должен позволять себе этого!" - что
опять-таки будет проявлением того убеждения, что нам нужно контролировать себя, что мы не в состоянии доверять себе. Наше чувство недоверия к своему
естественному бытию приобрело такую силу, поддерживается такой значительной
частью общества, что многие люди от всего сердца соглашаются с тем, что нам
нельзя доверять себе.Существует столько недоверия к нашему естественному бытию, что многие люди
убеждены в том, что человек по природе зол. Это и есть то самое чувство
никчемности, о котором мы говорили в связи с осуждающим умом. Люди, имеющие такой взгляд на умственные препятствия, - на жадность и желания, на тот хлам, с которым мы все работаем, на гнев, эгоизм, - говорят: "Посмотрите на всю эту пакость! Можно ли доверять уму, наполненному этим?" Но когда мы высказываем предположение, что эти препятствия укрепляются таким отвращением и страхом, что можно освободиться от этого обусловленного ума и дать возможность возникнуть естественной мудрости, они отвечают: "Я не в состоянии отказаться от контроля, мне надо подкручивать гайки, или я действительно взорвусь!" На самом же деле наше чувство никчемности заставляет нас усиливать эти отрицательные качества. И поскольку все они поощряют дальнейшую отделенность, это обстоятельство заставляет нас чувствовать себя еще более нелюбимыми и недостойными любви, еще более затрудняет контакты с самими собой и с другими.Мы можем отмечать свою никчемность точно так же, как и любое иное качество ума, свободно приходящее и уходящее в ответ на некоторые условия. Это всего лишь еще один момент ума, всего лишь еще одна часть преходящего зрелища. Мы можем доверять самим себе и силе осознавания, которая проникает до ясного постижения истины. Все наши попытки измениться, мысли о том, что мы должны что-то сделать по поводу того, кто мы такие и как себя ведем, приходят большей частью из чувства никчемности, из чувства личного недоверия. Даже сейчас многие из нас говорят: "Да, но..." Это в большей мере все то же самое.
Одна женщина, упомянула о том, что она назвала "переживанием космического сознания". "А не хвалитесь ли вы обладанием таким переживанием, которым не обладает никто из нас? Не создаете ли вы привязанности к высочайшим переживаниям?" Она ответила: "Нет, видите ли, из этого переживания не вышло ни знания, ни мудрости, ни даже мира. Если что-то в этом переживании было для меня действительно важным, так это чувство, что я была достойна его иметь".
Нет ничего необычного в том, что чувство никчемности становится более
отчетливым; нам кажется, что оно усугубляется по мере того, как сознавание
становится глубже и раскрывает все большее число наших глубоких наклонностей.
Тогда оно становится основой для нашей работы над собой, для дальнейшего
очищения.Мы освобождаемся от своего чувства никчемности не потому, что кладем его под
топор, не потому, что стараемся контролировать или подавлять его; мы
освобождаемся от него, предоставляя ему достаточное место для того, чтобы оно
увидело, что оно делает.Чувство никчемности не делает нас никчемными. Оно было приобретено за время
многих жизней, если не за миллиарды мгновений ума в этой жизни, когда нам
говорили, что мы поступаем неправильно или неадекватно, и когда мы сами так
думали. Каждый человек, по-видимому, до известной степени обладает им. Не знаю, каждая ли культура поощряет его в одинаковой степени; но в нашем обществе оно получило весьма заметное преобладание. Но мы достойны того, чтобы освобождаться от своей никчемности, и нам есть зачем. Если бы мы не делали ничего, кроме практики освобождения от никчемности, значительная часть того хлама, над расчисткой которого мы столь усердно работаем, не имела бы подпорки. У нас было бы больше места, куда расти.Мы сознательно отдаемся чувству никчемности; когда оно возникает, мы не
развлекаем его кредитной карточкой "я". Работа, которая нас пробудит, - это
проявление острого осознавания никчемности без его осуждения. Мягко, терпеливо и с большой любовью мы признаем то, чем в действительности являемся. Как это
выразил один мой друг: "Всегда старайся видеть себя глазами Бога".Нам не следует бояться увидеть что бы то ни было. Когда мы ясно видим гнев, или
страх, или неуверенность, или сомнение, каждое из этих явлений растворяется; оно
не требует выражения, его реактивная сила рассеивается. Внимательность пробьется сквозь него; внимательность ослаблит силу его возникновения также и в будущем, даже несмотря на то, что она может иметь такую энергию, что на некоторое время удержится. Когда мы переживаем чередование мгновений внимательности и гнева, мы начинаем подрывать власть гнева.Внимательность представляет собой мощнейшее средство для очищения, которым мы располагаем, потому что она взращивает в уме отсутствие вожделения.
Внимательно вступить в данный момент - значит полностью принять самих себя.
Далее у нас имеются два наших старых товарища, лень и вялость, которые, как
сказал один учитель, лучше всего олицетворены в банановом слизняке. Леность и
вялость многообразны в своих проявлениях. Обыкновенно это - неповоротливость
ума, которую мы время от времени ощущаем. Иногда, когда мы наблюдаем ум, мы
отмечаем значительную долю сонливости и подавленности, которые становятся
настоящим препятствием для ясности, потому что без должной энергии очень трудно быть проницательным. Леность и вялость, подобно другим препятствиям, могут зайти настолько глубоко, что станут частью нашего характера, способом нашего отношения к миру. Иногда это обстоятельство становится для нас очевидным, когда мы сидим и отмечаем такое свое думанье: "О, сейчас это уже лишнее..." или: "Думаю, пора остановиться!..", "Ну, для меня достаточно!" Это лень; и когда она присутствует, она способна воспрепятствовать дальнейшей работе. Эта сонная ослепленность погружает ум в особое состояние слабоумия; часто мы определяем его как "свою усталость" - вместо того, чтобы видеть в нем просто "утомление", "вялость", и оставаться с ним без противодействия, которое могло бы возникнуть в виде реакции на него.Предписанное средство для восстановления спокойствия в уме
заключается в подкреплении сосредоточенности посредством осторожного,
терпеливого и упорного возвращения его обратно к дыханию.Для работы с этими препятствиями надобно запастись терпением. Они не уйдут в
одночасье. Баба Хари Дас говорит, что даже святой в возрасте девяносто одного
года не свободен от препятствий. Они приходят в любое время, когда им
вздумается. Большая часть нашей медитации имеет дело с препятствиями. Иметь с
ними дело - это просто видеть их с открытым осознаванием, без ценностного
суждения.Пожалуй, самым мощным из всех этих препятствий является сомнение, ибо оно
способно прервать практику. Хотя доля сомнения может стать полезным мотивом для более глубокого исследования того, что мы, будучи обусловлены, считаем истинным, но сомнение иногда может набрать такую силу, что закроет ум. Мы сомневаемся в том, что избранный нами метод доведет нас до цели; сомневаемся в собственной способности понимания; даже в существовании свободы. Когда сомнение возобладало, мы прекращаем работу над собой, мы опять опускаемся на четвереньки, мы склонны чувствовать жалость к себе и недоверие к Вселенной.